| Часть 1 | Часть 2 | Часть 3 | Часть 4 | Часть 5 | Часть 6 | Часть 7 | Часть 8 |
|
Глава 21. Трудовая повинность. Глава 22. Январь 1924. Дрова для горожан. |
Глава 20. Мост через озеро
В декабре 1918 года на очередном собрании комитета бедноты был разработан немаловажный вопрос, решать который надо на общих собраниях трёх деревень: Малые Гвоздки, Большие Гвоздки, Вороново. Вопрос о строительстве деревянного моста через узкий пролив Холмского озера. Детям этих трех деревень ходить в школу приходилось вокруг озера, по полевым тропинкам, по болоту с гнилыми брёвнышками, которые не избавляли от грязи, если оступился.
По оповещению вестового народ собрался в просторной избе Степана Пугина. Пришли и из приглашённых деревень. После открытия собрания и избрания президиума обсудили хозяйственные дела. Потом Отец объявил:
- На повестке дня у нас строительство моста через озеро.
Народ не ожидал такого вопроса, зашумел.
- Что за мост? Кому он нужен? Кто лес будет заготовлять? Кто возить будет?
- Мужики! Наши с вами дети с давних времён ходят в школу вокруг озера. Это очень сказывается на учебе, на здоровье. Давайте сравним одну деталь. Мы с вами ходим вокруг озера в церковь и то не каждое воскресенье, смотря по погоде, а дети ходят ежедневно. Обувка и одёжка не у каждого исправна. Я предлагаю всем миром трёх деревень за зиму заготовить в барском лесу брёвна и построить через озеро мост. Детям будет раздолье да и нам тоже! Захотел в церковь - пожалуйста! Захотел в гости или, там, в кооператив - пожалуйста! Мало того, что мост избавит от дальней и грязной ходьбы, так надо кому на телеге поехать с любым возом - тоже скоро и хорошо.
Об этом строительстве доложил Предкомбеда.
- Гриша, у кого нет детей - тоже возить лес и что другое делать? Мы не согласны с женой. Детей нет, здоровье плохое, - заявил Пугин.
У кого были дети - все голосовали за постройку.
- Вы бездетные должны сказать Григорию большое спасибо! Очень умно придумал, - закричало большинство мужиков и баб.
 |
Иванов Григорий Иванович (1887 г. р.) |
Прошли морозы, надёжно сковавшие озёра и речки. Народ, не считаясь с погодой, ходил на заготовки брёвен в лес за десять километров. Заготовили нужное количество и приступили к вывозке. Дорога по профилю была всякой: по озёрам - ровная, по полям - холмистая, местами с холмов вьюга сдула снег до земли. Я брёвна возил один (было мне 12 лет). Опыт у меня был. Ведь возил же я брёвна от озера Дорогань, куда хотели было переселиться на хутор. При помощи кольев клал брёвна на дровни и под санки. Иногда помогали ребята.
В один из ненастных дней с морозом и вьюгой дорогу прокладывали по очереди: сначала одна подвода, затем другая и так далее. А ехало нас шесть подвод. Ехать всю дорогу впереди одной подводе не возможно - вьюга сравнивала все следы. Лошади сами на ощупь выбирали твёрдое место.
Проехав Макушинское озеро, надо было преодолеть крутой подъём и через метров триста спуститься на Наволокское озеро. В гору лошадям хоть и тяжело, но они тянули воз. На вершине холма вьюга сдула снег до пахотной земли. Четыре лошади с нашей помощью проехали по песку, а пятая застряла. Ни ей взять, ни нам помочь. Полозья как сваркой прихватило.
- Что, Микешин, верно овёс-то сами съели? - пошутил Васька, - Видишь, лошадёнка не тянет!
Случись на наше счастье, едет навстречу порожняком дед Тимофей, житель деревни Погост. Остановил свою каурую лошадёнку, сбросил с себя овчинный тулуп и сошёл с дровень. Ростом чуть выше среднего, кряжист, ноги кривые, как говорят в народе "колесом". Борода и усы видимо с молодости не знали бритвы. Подошёл к нам поближе и заговорил окающим новгородским говорком.
- Здорово, робята! Што туто у вас приключилося? Пошто лошадёнку мучаётё? Животина безсловесная, а вы её кнутом, да вожжами колотитё.
- Да, вон, дедушка Тимофей, прихватило на песочке, - сказал Николай Микешин.
- Нутко, паря, выпряги животину да дай ей маненько отдохнуть! Я попробую помочь вашей беде.
Мы артелью распрягли лошадь и отвели в сторонку. Дед Тимофей велит нам поднять оглобли.
- Робята, я стану тутке меж оглоблев, а вы поднимите их на мои плечи!
Мы выполнили просьбу и смотрим. От удивления даже рты пооткрывали. Дед берёт ременный черезседельник и начинает стягивать оглобли с промежутком на ширину плеч. Положил стяжку ремнями на грудь, а оглобли под пазуху и сказал:
- Ну, с Богом. Поехали!..
Покачал со стороны на сторону оглоблями дровни... Натужился. Крепко упёрся сапогами в землю. Раз дёрнул, другой дёрнул и воз пошёл вслед за дедом как по волшебству... Мы стояли, не веря своим глазам. Но это факт! Лошадь, нас шестеро, но не могли воз сдвинуть с места ни на вершок. Дед вывез воз на крепкую снежную дорогу, положил оглобли, отряхнулся и кричит нам.
- Ну, вот, робята... с богом... запрягайте! Если попадётся вам ещё песчаная дорога, то вы, тово... объезжайте её!
Мы хором стали благодарить старика, а он:
- Чово там... Это мне по силу... Езжайте, а мне к старухе надо торопиться - заждалась, поди!
Дед сел в дровни, дёрнул вожжой и его лошадёнка привычной рысцой побежала к дому по проложенной нами лыжне. Мы брёвна привезли на своё озеро, где будет мост. Свалили их и возвратились домой.
Дома каждый рассказал о помощи деда Тимофея. Я тоже рассказал своим. Отец и говорит:
- Это что! Дед не такое в жизни проделывал. Он на поле запрягался сам в соху вместо лошади, а старуха - за пахаря. Целый день пашут, только часа на два делают перерыв на обед...
Еще он учудил... Уму не постижимо! Долго потом выясняли - как это мужик на себе из лесу барского брёвен на хату натаскал. Дед решил лес не покупать. С деньгами, верно, было плоховато. Или думал: "баре не обеднеют". Лес в ту пору принадлежал помещице П.Ф. Грюнман*.
_____________________________
*
Дворянка графиня Павла Федоровна Веймарн, вышла за Каспара Ивановича Грюнмана, лифляндского дворянина, доктора философии и ученого агронома. Деревни и земли достались Павле Федоровне от матери Павлы Васильевны фон Веймарн (урож. Зиновьева), дочь тайного советника. Владелица 500 душ в Валдайском уезде Новгородской губеринии. Отец Павлы Федоровны - Федор Александрович Веймарн, род. 22.06.1824 в Вятке. Чиновник особых поручений депортамента Министерства Юстиции, коллежский ассесор, камер-юнкер двора Е.И.В. Усадьба располагалась в карельской деревне Небылицы у озера Березай, из которого вытекает река Березайка.
Зимой, подобрав погоду со снегопадом, дед ходил в лес за три километра от дому. Срубал дерево, отрубал нужной длины, клал на плечо и нёс домой, засунув топор за пояс на спине. Дома все принесённые брёвна ставил стоймя, прислонив к крыше сарая с противоположной стороны от дороги. Люди ходят мимо дома и ничего не замечают. Дед ходил в лес ночью ежедневно, при лунном свете. Возвращался обратно задом, шагая след в след. Получалось, что в лес человек ушел, а обратно не возвращался.
Лесничий видит - лес пропадает, а вывозки нет. Как ни прятал дед следы и брёвна - хитрость его была обнаружена. Лесник об этом случае донёс барину, рассказав весь процесс порубки и переноски брёвен. Помещик деда Тимофея не оштрафовал, не передал в суд. За находчивость и силу простил, а лес оставил на постройку избы.
В марте закипела стройка (1919). Днями стало теплее, при ясном небе хорошо пригревало солнце. Во льду прорубили проруби для свай согласно заданных пролётов. Деревья, предназначенные для свай, освободили от коры и заострили их. В каждой проруби замеряли глубину до грунта. Излишки сваи отрезали. Дело дошло до такой глубины, что длины брёвен не хватало. Забивали сваи обрезком толстого дерева с обручем на конце и деревянными ручками для работы четверым мужикам.
На середине озера оказалась большая глубина. Вместо свай Отец распорядился рубить срубы типа как в колодцах. Венцы скрепляли досками с устройством бревенчатого дна. Постепенно наращивая венцы, сруб загружали собранными на полях камнями. Таким способом сруб на всю глубину был опущен на дно и скреплён верхом моста со сваями.
Мне и ребятам моей ровни была дана работа: освободить деревья от коры, помогать плотникам пилить, подносить нужные материалы.
Мост был сделан. Радости не было конца, особенно у школьников. Многие подходили к Отцу, с благодарностью жали руки. Я гордился тем, что и мой труд останется полезным людям.
- Вот вам, ребятишки, в подарок от советской власти - новый мост. Хватит вам ходить по грязи в школу, - сказал прибывший на стройку Кузьма Антоныч. - Спасибо молодёжи за заготовку и вывозку брёвен!
Карта, нарисованная Иваном Григорьевичем. Нажмите для увеличения. Сверху - Юг, снизу - Север. Наволокское оз. сейчас называется оз. Заробье.
Мост через озеро Холмское (разлив Березайки), на котором я стою через 37 лет, построен в 1919 г. За озером село Наволок, где была наша школа и церковь.
Эх, в молодости чего только не пережил... Бескормица, голод, тяжелый, не по годам, труд. Холод не раз пытался сделать из меня ледяшку. Не одну пару сапог износил, крепя подошвы проволокой. Но молодость все победила, со всеми напастями справилась: и с пьяными пивнушками, и с Центроспиртом, и с самогонщиной. Что только не пришлось испытать в тот переломный период государственного переустройства. А пока вернемся в нашу деревню с 1919 по 1926 годы.
После работы на маслозаводе у меня было больше свободного времени по вечерам. Я вошел в коллектив передовой интеллигенции. Поп в селе Наволок отдал своё гумно в распоряжение молодёжи. Мы его переделали в самодельный театр. Заделали лишние ворота. Устроили из риги сцену, выпилив нужное количество стены, обращенной к залу. Сделали скамейки, занавес, керосиновые лампы. Отмыли годами прокопчёные стены. В общем, получился театр, но артистов не было... Нами руководил псевдорежиссёр Мельников Павел. Где-то он учился, но почему оказался дома - не знаю.
Начали подбирать парней и девушек пограмотнее. Такими были три сына Мельниковы, Павел, Михаил, Сергей. Три дочери (студентки) пономаря. Учительницы, учителя. Несколько деревенских. В том числе и я сыграл не одну роль.
Первый спектакль был на политическую тему "Борьба с кулачеством". Я играл роль мальчика Тишку. На сцене был декорирован лес из сосёнок и берёзок. Помню, ходил я по этому лесу и водил за собой вооружённых красноармейцев, как будто я знал место, где прячутся дезертиры. Играя эту роль, я сам написал рассказ "Дезертиры". Его напишу в отдельной тетради.
В нашем театре народ дремал и было ясно, что надо готовить что-то другое. Было решено начать ставить пьесы русских классиков. Первую пьесу, которую мы поставили была "Горе от ума". Мне досталась роль дьяка Кутейкина. Дьяк из меня вышел высоким, тонким, с тонким голосом. Бородка жиденькая из пакли, усы из овечьей шерсти, льняные волосы торчали из-под скуфейки, крашенные сажей.
Народ пошел в наш театр. В день премьеры пришло народу столько, что вновь прибывшим стать было негде. В любой церковный праздник не бывало столько народа.
По ходу пьесы я появился на сцене. Весь зал не только захохотал, а просто заржал, показывая на меня пальцами.
Наш коллектив был несказанно рад удавшейся пьесе. Когда ходил по деревням, на меня показывали пальцами. Знали, что это я исполнял роль дьячка.
Были в ролях и недостатки. Не совсем точно заучивались слова ролей. Под шум публики суфлёра не было слышно и заминки и растерянность придавали больше комизма со взрывами хохота.
По пьесе "Женитьба" мне пришлось играть Подколесина. Спектакль в целом проходил хорошо. Кто бы не повстречался, все спрашивали "Что будете ставить? А когда?". А ведь ставили мы, не имея ни грима, ни одежды, ни всякой сценической бутафории. Артистам приходилось всё носить из дому или просить то что нужно к роли у знакомых, у соседей. Много было ещё сыграно ролей, но я их позабыл. Ярко запомнились именно первые.
1922 год для деревни был тяжелым. Неурожай хлебов, падёж скота. Всё кругом горело. От дыма в безоблачное время и днём было не видно солнца. Или временами мелькнёт, как еле заметная оранжевая тарелка и опять скроется в облаках дыма. В лесу не слышно пения птиц. Травы порыжели. На мелких кустарниках и деревьях пожелтел лист и осыпался, как осенью.
Собрали кое-какой урожай, рассчитались по продналогу зерном. На питание осталось совсем не много. Мать, я и Яков ходили в Серебрянское болото, заготовляли белый мох, в амбаре просеивали сено, чтобы собрать сенной трухи из семян трав. Когда бывало к столу мясо, то кости постоянно хранили, чтобы их пережечь на удобрение, но и они пригодились на еду. Отец свезет на мельницу, смелет их на муку. Это была не мука, а мУка. Для чая собирали череду и яблоневый лист. Полученное масло от сдачи молока возили в Бологое, чтобы после продажи на рынке что-то купить из продуктов.
Кроме всех недостатков сильно изнуряла "трудовая повинность". Петроград, Москва - без топлива. Мы втроём: Отец, Яша и я ходили за 8-10 км в отведённый участок леса для заготовки древесины в бывшем владении П.Ф. Грюнмана. Вставать приходилось до свету, идти в лес, а после трудового дня, поздно вечером, возвращаться обратно. Дождь, слякоть или морозец, прихвативший лужи - всё это отражалось на здоровье. Придешь домой, скорее забираешься на печку, иной раз даже отказавшись от ужина. Так устанешь, что еда на ум нейдёт.
Выполнить нормы заготовок - это еще полдела... Зимой надо дрова вывозить на берег реки Березайки, чтобы при весеннем половодье согнать по реке и попутным озёрам на станцию Березайка, где лес погрузят в вагоны и отправят в города. Так зима и весна уходят на трудповинность.
Записывая этими строчками прошедшие времена, поневоле вспомнишь о тех трудных годах, идущих вслед за революцией. Рабочий класс начинал восстанавливать фабрики, заводы, железные дороги. А что делали люди на селе? Какие тяготы жизни переживали они? О трудповинности в 1922 году я упомянул. Теперь осень 1923 года. Весь декабрь стояла скучная могильная тишина, прерываемая свистом ветра в печных трубах. А то заметёт так, что носа на улицу не высунешь.
В один из таких дней в Гвоздки приехала подвода к дому члена сельсовета Яковлева Михаила с уполномоченным Валдайского исполкома Трифоновым Петром Андреевичем. В простых дровнях-розвальнях с ивовой плетухой сидел сам Яковлев, завернувшись в овчинный тулуп с шапкой-ушанкой на затылке, в поднятых серых валенках. Лет около сорока, с реденькой русой бородкой и такими же усами. На Трифонове так же одет тулуп на запашку, чёрные валенки выше колен, на голове котиковая шапка. Чисто побрит. Роста среднего. Суховат.
Михаил, сойдя с дровень, прикрутил вожжой к оглобле голову лошади, чтобы она не ушла.
Трифонов поднялся на ноги, развернул воротник тулупа и первым делом осмотрел близлежащие избы. Деревня ему представилась в некотором отличии от других. Здесь были дома-пятистенки и покосившиеся избушки с соломенными крышами, позеленевшими от сырости и старости. Улиц прямых не было. Несколько домов смотрят окнами друг на друга, а то есть и зад в зад.
Из сеней вышли жена Михаила Груня в полушубке и валенках.
Трифонов пошел вслед за Михаилом по узкому коридору среди двух изб. Войдя в избу, оба по очереди обмели веником валенки от снега. Сняли тулупы и пальто. В избе было натоплено жарко. Девчонки лет по 16-17 бегали босиком по полу. При появлении чужого человека попрятались за занавеску чулана и выглядывали из-за неё.
В левой стороне заднего угла - русская печь, на которой лежал дед Яков с редкой бородёнкой с проседью. Волосы подстрижены под горшок. На плечах домотканая рубаха и штаны в полоску. У стены справа ткацкий станок, на нём, видно, Груня ткёт полотно на матрацы в полоску - синие и красно-белые. Вдоль стен широкие лавки, а в переднем углу стол токарной работы, ножки на полозках. У печки около самовара хлопочет старшая дочь Санька. Белокурая, с обычной русской стройностью и красотой. Лет около восемнадцати.
Вешая тулуп на крюк около печки, Петр спросил старика:
В избе Александра Клементьева народу было полно. От разных разговоров шум стоял, что в потревоженном улье. От махорочного самосада плавали зелёные облака дыма, переливаясь от одной стены к другой. При входе Трифонова в избу, шум прекратился. Все стали внимательно изучать прибывшего. Трифонов с военной выправкой круто повернувшись к народу, бросил портфель на край стола и поздоровался.
Трифонов достал из портфеля бумагу, отпечатанную на машинке, бросил на пол цигарку, затоптав её ногой, начал:
Отец подошел к столу и повернувшись к народу сказал:
Собрание закончилось под вечер. Расходились с большим шумом, так как некоторые не хотели ехать, а отстать было неудобно.
Наша семья собралась вокруг стола на ужин. Места за столом занимали постоянно свои. Отец садился у окна с угла стола, Мать рядом на табуретке, я и Яша - с противоположной стороны, а среди меня и Яши семилетний Павлик. Ели не торопясь, обсуждая разные хозяйственные дела прошедших дней и что делать завтра. Отец долго крепился, не хотел говорить маме, что посылает меня на лесозаготовки. Как не крепился, пришлось сказать.
К полудню следующего дня отъезжающие были готовы. Возчики сидели на своих возах с сеном. Старшим был избран дядя Терентий, за ним в походном порядке сидели Иван Михайлов, Иван Матвеев, Иван Климин, Андрей Платонов, Василий Платонов, Николай Малинин и последним я. Поскольку дорога была неблизкая, около 30 км, условились менять по очереди передовых ездовых для прокладывания дороги, которая почти отсутствовала после недавней метели.
Светило солнце, чувствовалось приближение оттепели.
Поскольку погода была не так холодна, пели песни про Стеньку Разина, а то некоторые пробовали вздремнуть, а пройдоха Иван Михайлыч незаметно подкрадывался к возу и опрокидывал задремавшего в снежный сугроб под общий хохот. Иногда собирались все на один воз перекурить, пробуя махорку во всех кисетах.
К Березайке подъехали поздно. Звёзды мерцали на небе, а луна светила холодным светом. Начавшийся морозик туманом одевал деревья, оставляя на них серебристый иней. Остановившись у вокзала, стали мечтать о тепле и горячей картошке. Вспоминали нет ли у кого знакомых на станции. Отозвался сходить к знакомому стрелочнику Андрей. Он бывал у него когда искал где купить сена для коровы. Вернувшись через час, Андрей докладывает:
Все поехали вслед за Андреем. Он повел колонну за железную дорогу к обшитому тёсом одноэтажному дому. Рядом с домом находился просторный коровник, куда будут ставиться на отдых лошади. Квартира разделена на три комнаты переборками с большой русской печью посередине дома. Нам для спанья были отведены печь, лежанка рядом с печью и место на полу. Тут поместились Андрей, Терентий и я. Остальные разместились у соседа.
Узнав место, где брать дрова для вывоза, по утру 15 января 1924 года отправились в первый рейс. До лесу было 3-4 км. Проехали деревню Балакирево, ту самую, которую по преданию Петр Первый подарил своему шуту Балакиреву на соколиной охоте. У шута в руках вместо сокола была ручная ворона. Петр велел шуту пустить ворону на зайцев, но шут был не дурак, он сказал:
В лес за день делали по четыре поездки. Вставали затемно и возвращались в квартиру поздно ночью. Всё бы ничего, но морозы стали усиливаться до 30-35 градусов мороза. Ездить стало трудно. Дороги скрипели, а лошадь шла как по песку, везя дровни. Пришлось один рейс сократить, накладывать дрова меньше. Прозябшие люди в холостом прогоне в лес стали разводить костры на местах погрузки, дорогой стали жечь сено на дровнях, загребая дым под полы одежды. Хотя и зябли, но спасало нас близкое расстояние - около трех километров. Обратный путь шли следом за возами.
Через неделю весь гужевой транспорт направили на новую лесосеку за пятнадцать километров, а мороз с колючей позёмкой перевалил за сорок градусов. Ездили в лес по два раза.
Запрягли лошадей, взяли побольше сена, часть которого можно было жечь на дровнях в пути. Я ноги прикрыл сеном, руки всунул в рукава шинели или затискивал их между ног, подсовывая под полы полушубка. Лошадь бежала сама без управления, следуя за другими.
Позёмка течёт колючим снегом и больно режет лицо. Самого начинает сводить в бараний рог. Клонит ко сну. Но я знаю - в таких случаях спать нельзя, можно замерзнуть. Вытаскивая руки из тепла, растирал нос и щёки. Мёрзли ноги в сырых валенках (печь в доме занята спящими и сушить одежду негде). Всю дорогу барабанил ногами об обвязку дровень. Проехав половину пути, стал замечать, что руки перестали зябнуть. Отогревать пальцы во рту не помогало. Пока одну руку греешь, пальцы другой замерзают, потому что варежки тонкие шерстяные и этого мало при таком морозе.
Когда до лесу доехали, ещё не рассвело, а там уже люди приехавшие раньше развели костры, греются, засовывая руки в огонь или сушат влажные портянки. А когда отогреются, наслаждаются самосадом.
Собравшись у костра, стали проверять кто что поморозил. Платонов Андрей - уши, Матвеев - нос, Малинин - обе щеки. Климин, кроме носа и щёк, большой палец правой ноги.
Подобрав около лошади сено, повернул лошадь к ближайшей поленнице. Принялся укладывать поленья на дровни. Боль в кончиках пальцев давала себя знать. Кое-как двумя руками, по-медвежьи, заполнил свой воз. Завязать дрова помог Николай.
На складе целая революция - люди сбрасывают дрова без укладки в поленницы. Требуют расчёт, а некоторые уезжают домой без расчёта и документов, подтверждающих выполнение нормы. Подъехав к своей поленнице, начал развязывать верёвки, но они смерзлись в узлах, не поддаются. Я со злости стукнул ладонью по поленнице. Но что это? Повторил удар по колотому полену - получился тупой звон. Сбросил варежки и обмотки с рук, еще раз стукнул - раздался звон колокольчика, точно такой же когда палочкой стукнешь по сосульке, отломанной с крыши. Сунул палец в рот, а он как ледышка холодный. Побежал в амбулаторию, она оказалась закрытой. Тогда помчался на квартиру, проклиная свою надежду на тёплую погоду. Не хватило ума обшить варежки сукном или сделать их из старого тулупа.
Прибежал домой. Хозяйка, видя такую беду, сразу налила в таз холодной воды, велела туда сунуть обе руки. Вода только усилила боль. Вытащив руки из воды, пытался греть их своим дыханием. Кожа после водной процедуры приобрела синеватый цвет. Хозяйка густо смазала все пальцы гусиным жиром, забинтовала каждый в отдельности, потом всю кисть до запястья.
Приехали наши, я проснулся.
Вдруг переполох на улице заставил всех прислушаться. Маневровый паровоз на станции загудел. Гудит и гудит да так скорбно, аж за душу хватает. Проходивший мимо товарный состав подхватил сигнал маневрового паровоза и скрылся за горизонтом, продолжая гудеть.
Утром 25 января на складе состоялся митинг. Агитатор говорил долго. Говорил о значении для государства нашей работы. Хвалил многих мужиков, самоотверженно работающих на вывозке леса. В конце своей речи просил не уезжать домой.
По призыву местных властей из деревень к станции стали подъезжать новые возчики. Из нашей деревни приехали еще шесть человек. Так что на дорогах стало тесно ездить. Сделали две дороги рядом: по одной едут в лес, по другой - с грузом обратно. Шум, крик, похлопывание рукавиц, поскрипывание полозьев, тяжелое дыхание лошадей слышались на далёком расстоянии. За время работы не раз прихватывало пальцы морозом. Помогали мне грузить и разгружать, в основном я работал как погонщик лошади. Мы работали еще шесть дней и благополучно вернулись домой.
Пока долго ехали домой, мороз крепко меня донимал. Дома пришлось лечь в постель с общим воспалением кожи. По всему телу вздувались жёлтые водяные пузыри, по виду и величине куриного желтка. Даже во рту, в носу, на ладонях, на подошвах. Вызванный фельдшер, к сожалению, был ветеринаром. Аллопатов тогда в деревнях не было. Он резал мои пузыри скальпелем, ножницами, выпуская желтую, цвета лимонного сока, жидкость. Но на второй день все разрезы склеились, будто их склеили спецклеем. Фельдшера это сильно озадачило - в его практике подобного не было. Лечить дальше он отказался.
Болезнь продержала меня с конца января до апреля. Навещали меня парни и девушки, но я от них прятался под простыни и разговаривал из укрытия - так я был безобразен. Взялся вылечить меня знахарь Иван Палкин из Харитонихи.
Вот его метод моего лечения. Надо подоить корову и молоко тут же сбить на масло. Велел затопить русскую печь, поставил сливочное масло в фарфоровой чашке на шесток перед дымовой трубой. Чистым ножичком помешивал крестообразно и что-то шептал... Велел жарко истопить баню, приготовить хороший густой веник. Завернули меня в тулуп, положили на санки и отвезли в баню. Я в бане разделся и по указанию знахаря залез на смоченный полок. Иван, поддав много пару, стал парить меня распаренным веником. Мне жарко до невозможности, а он парит и парит, да поддает еще парку. Я чувствую, что вот-вот потеряю сознание, а он всё говорит со мной - это, по-моему, давало ему знак о моём самочувствии. Кончив парить и окатив тёплой водой, он смазал всю кожу сливочным маслом. После смазки меня везли домой, а с саней текла струйка крови. Это все пузыри сами полопались и какая-то жидкость с кровью продолжала выделяться.
Прочитанному не поверите, а я на второй день был здоров! Было это в апреле, не помню какого числа. Ни высокой температуры, ни одного пузыря, только кожа на их месте стала коричневой, засыхающей. Потом на этих местах под сухой кожей осталась неизвестная сыпь в виде манной крупы. Она сходила долгое время. Я всегда с благодарностью вспоминаю этого знахаря, ну, а руки на всю жизнь стали чувствительны к холоду, даже летом от вечерней росы зябли.
Новгородский губземотдел узнал какую большую работу проделал бывший председатель комитета бедноты в Гвоздках Григорий Иванов. Он провел мобилизацию сбора хлеба среди населения голодающему Петрограду. Организовал молочную артель. С Василием Козловым и Александром Савушкиным бесплатно построили молокозавод. Был участником организации кооперативов в деревне.
На ближайшее время губземотдел поручил моему отцу через Валдайско-Кемецкое товарищество скупать у населения скот для жителей Петрограда. Эта работа 1923 - 1924 годов велась в деревнях Валдайского, Дворецкого, Лычковского, Любницкого и ряда других районов.
Животное хозяин должен был отвезти на сборный пункт. Купля-продажа оформлялась без денег под квитанцию с его распиской и люди верили этим бумажкам. Скупив иногда до ста голов, надо было этот скот перегнать на бойню города Бологое. Перегон скота требовал большой сноровки и выносливости наших погонщиков. Путь проходил по лесным дорогам, по засеянным полям, по населенным пунктам. Нужно так прогнать, чтобы не сделать потравы. За всякую потраву предъявлялся иск через суд в преувеличенном количестве.
Животных не гнали по дорогам, а прямо к нашей деревне. В Гвоздках погонщиков отправляли обратно и отец заставлял меня, Яшу и кого-нибудь нанятого еще, в зависимости от величины стада, перегонять дальше. Нам было легче - животные уже устали и привыкали к своей судьбе. Наша дорога измерялась сорока верстами. Шла через Селище, Михайловское, Выползово, Нарачино, Гузятино, Бологое. За такую дорогу измучаешься, употеешь так, что скот на местах кормёжек сразу ложится на отдых. Нам ночью спать нельзя. Разводили несколько костров и следили, чтобы никто не отбился от стада. Каково же было отцу и местным погонщикам обрабатывать стадо в начале пути, ведь каждое животное привыкло к оседлой жизни. Всё-таки обходилось без потерь и без потрав.
Эта работа для меня была самой тяжёлой. Идешь при всякой погоде, от жары потный, от пыли грязный, от дождя промокший и продрогший до костей.
Зимой отец забивал скупленный скот на месте и перевозил подводами. Одну партию сдаст на бойню, получит деньги в банке и возвращается рассчитываться с народом, попутно уже сторговывает для новой партии.
Рассчитываться за проданный скот зимой приходилось ездить и мне. Едешь на лошади и думаешь «Вдруг ограбят...». Но всё обходилось благополучно. Ложишься в дровни, потеплее завернёшься в тулуп, уверен, что мой Воронко дорогу знает к дому и нигде не ошибётся на развилках, но обязательно завернет туда, где мы с ним подкармливались.
Скупка стала уменьшаться и стала не выгодной для гуртования. Отцу поручили новую работу - организацию кооперативов на селе. Первая торговая точка была открыта в соседнем селе Наволок. Создано правление, нанят продавец. Собраны паевые взносы. Надо начинать завозить товар из Валдая, до которого около 20 км. Казалось всё хорошо, но никто не даёт согласия возить товар - кое-где бродили не выловленные дезертиры, «зелёные», скрывающиеся от царской власти чиновники.
Заря ещё не занималась. На дворе начинали обозначаться макушки соседних крыш, и уже начинали ворковать голуби под крышей. Я вышел на улицу с хомутом и дугой в руках, бросил их на телегу, приготовленную для поездки в город за товаром. Одновременно с броском хомута сошла дремота, от которой полностью пока не освободился после подъёма с постели. Вошел в конюшню, где стоял Воронко. Почуяв друга, лошадь повернула голову, подняла уши и замахала хвостом.
Из деревни выехали с восходом солнца, которое поднималось на горизонте, разбрасывая ослепительные лучи. С запада небо было затянуто перистыми облаками, уходившими вместе с темнотой, что предвещало хороший день. Дорога от бань, ютившихся около ручейка была в гору. С горы отчётливее виднелись дома и огороды соседней деревни Вороново, названой по горе. Пастух начинал сбор скота, пощелкивая в воздухе длинной плетью.
За деревней открылись чёрные холмистые поля с перелесками вдалеке. За этой деревней предстояло проехать ещё две, где начинался лес и пустоши с прекрасными покосами, со стогами сена среди кустарников ивы. Тузик, бегая по лесам, прилегающим к дороге, выгонял птиц и зайцев. Около сухого пня толстой ели он нашёл ежа, которого рвал зубами, с визгом заливаясь лаем, когда колючки впивались в нос и губы. Кровь текла из морды струйками до окончательной победы и раньше этого он ежа не бросал. Разорвёт в клочки и бросит, мясо ежей не ел.
Воронко, несмотря на свой маленький рост, был крепок. Всю дорогу под горки и ровному месту трусил рысцой, в горы шёл шагом. День становился жарким и душным. На дороге пыль, поднятая копытами лошади и телегой, делала седоков серыми. Я сидел на передке телеги, свесив ноги на оглоблю, что-то насвистывал и напевал себе под нос никому неизвестное, мелодии собственного сочинения. Берёзовым прутом сгоняя с лошади слепней.
До города было около 20 км. Чем ближе к городу, тем суше становилась местность. Кругом, насколько хватал глаз, был виден сосновый лес, местами обгорелый целыми опушками. На пути следования надо переезжать вброд две речки. В одной из них вода скрывала колёса телеги. У первой речки остановились напиться. Подбежал Тузик с высунутым языком, Лакнул раза три воды и забрался на телегу, хватая назойливых слепней. Но слышался только пустой лязг зубами. Пока мы прохлаждались на ручье, подъехал дядя Пётр из соседней деревни.
В город въехали, когда совсем распекло солнце. От мостовой из крупного булыжника стало совсем жарко. Лошадь поставил во двор Дома крестьянина, а сам пошел искать дядю Костю, чтобы найдя сходить на базар.
Город Валдай был небольшой районный центр. Был в нём колокольный завод, изготовлявший знаменитые валдайские колокольчики. Еще лесопильный завод и паровая мельница. На острове озера Валдая стоит знаменитый Иверский монастырь, владевший огромными территориями.
На базаре, куда ни посмотришь, горшки всяких размеров, колёса, корзины, телеги, баранки, кринки с маслом, возы с сеном и всякой живностью. Крик и шум с подвод слился в одно целое жужжание. Каждый кричит другому, предлагая что-нибудь купить. Кто-то ищет покупки. Тут можно немало вытряхнуть деньжат. А сколько на базаре народу! Все эти людские волны движутся, толкаются, суетятся. То прихлынут в одну сторону, то в другую или сбегутся в место, хоть растаскивай. Звон железа, вой, блеяние овец, топот и ржание лошадей. Всё это сливается в общий гам.
Побродив немного по базару и найдя дядю Костю, отправились с ним грузить товар на подводу. Всё, что получили, уложили по порядку, чтобы не разбить или не просыпать. Закрыли брезентом и увязали верёвками. А получили мы: бочку подсолнечного масла, три ящика мыла, белую муку в мешках, папиросы, сахар, сахар-песок, макароны, чай.
Закусив на скорую руку колбасой с булкой, выехали домой к вечеру. Попутчиков не нашлось, все уехали раньше. Я поехал один со своими друзьями - Вороным и Тузиком. Проезжая сосновым бором, я сидел на телеге, обняв левой рукой Тузика, который от удовольствия вилял хвостом.
Подъём преодолели очень скоро. Лошадь храпела, глаза налились кровью, пар повалил со всего тела. Я ещё раз оглянулся, но везде было тихо, только в стороне от дороги в кустах бежал человек, чем-то махая.
В брод речки въехали со всего хода. Лошадь чуть не столкнулась о заплетавшиеся ноги в воде. Меня с ног до головы облило свежей водой. Было страшно, что здесь может быть засада. Под горой не удалось, так могли устроить засаду здесь. Предположение не подтвердилось, к счастью. Переехав речку с километр, я ещё погонял лошадь, но видя что ей очень тяжело, остановил отдохнуть. Слез с телеги, подошёл к голове Воронка, обнял её, прижав к своей мокрой груди.
Солнце подкатилось к горизонту, постепенно стало темнеть, а от ручья потянул туман. Подъехав ко второму ручью, я и лошадь напились из него. До деревни осталось километра четыре, но дорога, проходившая по чернолесью и глинистой почве, была в глубоких колеях. Телега шла рывками, переезжая одну яму за другой. Миновав самую скверную часть дороги, мы стали подъезжать к деревне. Соловьи заливались во весь свой птичий дух. С поля слышны колокольчики возвращающегося стада. Невдалеке заржал жеребёнок и стали слышны человеческие голоса - девушки запели частушки, парни их передразнивали.
Гармонь, моя гармонь,
Я перепугался не на шутку, сравнивая с криком выдры, только это была не она. Я достал топор на случай обороны. Крик повторился уже впереди, даже лошадь остановилась, слыша ненормальный крик, отдававшийся эхом от озёрных берегов. Я хотел было погонять лошадь, но над головой пролетела большая птица с заунывным плачем ребёнка. Я сразу повеселел.
Всю зиму, весну, лето езжу ночами, в плохую и хорошую погоду - никто не показался и не встретился кроме сегодняшнего дня. С такими мыслями доехал до магазина, где был сбор молодёжи. Кто сидел парами, кто танцевал под гармошку.
Тузик вернулся через три дня, весь исхудалый, с большой пробоиной на боку, которую, верно, всё время зализывал, отчего она стала рубцеваться красным швом с чёрными корочками. Через несколько дней рана у Тузика зажила, он повеселел и снова наши друзья продолжают ездить вместе со мной в город, выполняя договор. Только я беру с собой ружьё-берданку. До конца срока приключений больше не было.
Наш театр.
- Откуда такой дьячок выискался? Смотрите!
- Ни в одной церкви не найдешь подобного пугала! И что он тут будет делать?
- Небось, псалтырю читать начнет?
И пошло, и пошло... Меня самого смех разбирает, потому что зал хохочет, а смеяться нельзя. Наконец ведущий стал унимать людей.
- Граждане! Нам нет возможности работать! Давайте немножко потише!
По окончании пьесы аплодисменты были длительные и все кричали "брава, брава!"
- Давай сызнова! Ешшо показывай!
- Дьячка, дьячка на сцену! А бестолочь Тришку гоните в шею! Нечево дураков учить!
На аплодисменты приходилось выходить несколько раз. Из зала кричали:
- Почаще ставьте спектакли!
- Вон, дьяк идёт! Ну, как выучил Тришку грамоте? Можеть шашево попа попросить? Он выучит... Бывало за волосы да за ухи таскал, линейкой по башке лупил! Не хочешь, а будешь учить.
Глава 21. Трудовая повинность.
- Вылезай, Пётр Андреич! Вот моя изба. Идите в хату, там чайком побалуемся. Недавно я выменял у городских немного сахарина, так что есть чем подсластить.
- Михаил Яковлевич, сколько у вас в деревне домов? - спросил Трифонов.
- Домов в Гвоздках сорок три, но крестьян - только 36. Остальные - старики и женщины, одинокие и старые.
- Груня, распряги лошадь и отведи в конюшню! - приказал Михаил. - Пошли, пошли, Андреич, в избу!
- Ты, Михаил, прежде чем идти в дом, прикажи собрать сходку. Я приехал не в гости, а решать большие государственные дела. Чай пить будем после собрания.
- Об этом не беспокойтесь, Петр Андреич, всё будет сделано. Народ соберётся не скоро. Мы успеем отогреться и напиться чаю. - Груне Михаил приказал, - Сходи, Груша, к Клементьичу! Пусть он обойдёт дома и соберёт народ. Его очередь делать сбор.
- Как дедушка живётся?
- Ничаво! Живу не хуже всех. Только вот погода стоит дрянная - холодно. Никуда не попасть ехать. Надо бы в пустошь за сеном ехать, а нельзя.
Вошел мальчик и доложил, что сходка собирается.
- Ты прав, старик! Погода, действительно, стоит не бывало холодная.
- Здравствуйте, товарищи! Оказывается вы народ дружный. Скоро собрались - я не ожидал.
Мужики поздоровались вразнобой. Кто донёс руку до шапки, кто её легко приподнял, а некоторые старики поклонились, привстав с лавок.
- Мы народ дружный! - ответили из толпы.
- Вот и хорошо! Михаил Яковлевич, открывай собрание, коли все собрались!
Михаил зашел за стол, снял шапку, положив ее на лавку, обратился к народу:
- Братцы мужики! У нас с докладом выступит уполномоченный Валдайского исполкома Пётр Андреевич Трифонов. А повестка дня такова: лесозаготовки.
- Товарищи, наша партия и совет народных комиссаров во главе с Владимиром Ильичём Ленининым одержали немало побед на военных фронтах. Враг разбит. Остались кое-какие банды басмачей да кулацко-эсеровское отребье, агитировавшее против власти, но и их скоро ликвидируем. Нам теперь вместе с вами нужно строить государство своими силами и без посторонней помощи из вне.
Вам известно, что наша страна перенесла голод, холод, болезни. Два вида идут к полной ликвидации, но плохо обстоит дело с топливом - нужны дрова, бревна для восстановления фабрик и заводов. Надо восстановить нерв страны - железные дороги. Наша с вами задача - немедленно поехать в лес и вывезти к станциям дрова осенней заготовки. Ваша задача - как можно больше выделить подвод на станцию Березайка, откуда дрова и лес в ускоренном порядке будут отправлены в Петроград. Я знаю, вы хорошо поработали в Грюнмановских лесах! Та древесина уже на месте. Считаю со своей стороны правильным, если мы организуем запись добровольцев и окажем помощь организатору революции. Правильно я говорю, товарищ Иванов? - Трифонов, держа в руке лист бумаги обратился к моему отцу, как к видному активисту в деревне, зная с кого надо начинать запись - за ним пойдут другие.
- Братцы! Наше дело общее! Я очень сочувствую жителям Питера. Нам при дровах и то холодно. Каково им в каменных домах? У меня есть кому поехать - два взрослых сына. Одного из них, старшего, отправлю на две недели. Лошадь у нас не очень кормная, на одном сене существует, но всё-таки сколько-нибудь поможет. Пиши, Андреич, моего Ивана!
Трифонов открыл запись с моей фамилии.
- Ну, ещё кто?
Поднял руку Матвей Григорьев:
- Пиши моего Ивана! Наша Россия Иванами богата. Пусть они поработают на славу.
- Я, братцы, еще с пустоши сено не вывез... - хотел отговориться Андрей Климин, но сын, стоявший рядом, одернул отца за полу полушубка.
- Тятька, коли записались два Ивана, так и я поеду!
- Ну, ладно... Пишите и моего: Климин Иван.
Записался еще Иван Михайлов, Малинин Николай, Платоновы Андрей и Василий, Терентий Иванов. Из восьми человек - пятеро молодых холостяков. Лет им от 17 до 22. Ростом все как один - высокие, здоровые.
- Мать, на собрании я обещал послать Ваню на вывозку дров на станцию Березайка. Так ты подумай, что ему приготовить из съестного на две недели!
- Зря, Гриша, ты это делаешь! Лошадь не то, что у других. Верёвки худые. Холода да метели. А что оденет? Ведь одна твоя старая шинель. Валенки не подшиты. Только и есть, что шапка на лисьем меху, так ею от холода не согреешься.
- Ничего, Маменька, я поеду! Что ж отставать от людей. Погода, видать, меняется. Я заметил, что вороны сильно кричат, значит будет оттепель.
- Тятя, и я поеду! Мы вдвоём с Ваней скорее управимся. - с восторгом предложил Яша.
- Нет, дорогой, ты еще жидковат для такой работы... боюсь возом придавит. Да и лошадь одна... Другая больна ногами. А Ваня вон как настрополился брёвна возить на избу. Один клал, один поднимал, если воз на ухабах опрокинется. А ты, мать, не ворчи. Государству помочь надо. Я со своей стороны помогал в войне. Отгружал кулацкий хлеб. Ловил дезертиров. Строил мост, маслозавод. Да мало ли прошло дел через мои руки... А им надо привыкать на трудовом фронте. Лучше готовь продукты, сбрую, а валенки я починю.
Глава 22. Январь 1924. Дрова для горожан.
- Погодка-то нас хочет уважить! - смеясь сказал Андрей.
- Хорошо бы на весь период было потеплее, а то лошадям тяжело да и нам тоже! - обернувшись закричал Терентий. - Эй, вы, погоняйте, да за возами поглядывайте!
- Ребята, мужики, всё в порядке! Семён Трифоныч (стрелочник) пускает к себе троих, а остальных - к соседу.
- Государь, куда ворона полетит и где сядет, то будет моё. - царь и его свита здорово над этим хохотали.
- Давай, давай! Пускай, я согласен. Только твой "сокол" улетит куда-нибудь в лес.
Шут подбросил ворону вверх и она полетела не в лес, а в сторону деревни и уселась на крышу дома, громко закаркав.
- Вот, государь, - ответил Пётр, - назовем твою деревню твоим именем. Пусть с этого часа будет называться "Балакиревка".
Однажды утром, зайдя в тёплую конюшню, Андрей Платонов запротестовал.
- К чёрту! Я больше возить не поеду! Домой уеду. Смотрите, я обе щеки поморозил!
- Брось, Андрюша, нам работать остаётся дней шесть, - возразил Терентий.
Я тоже, обняв голову лошади и лаская ее, стал вслух жаловаться на холод.
- Зябнут руки, нос, лицо. Лисьим малахаем не защитить лицо. Ноги совсем коченеют, как ни стараюсь согреться, бегая за дровнями. До того набегаюсь, что вспотею, а когда сяду снова начинаю мерзнуть. Ты, вороночек, обрастаешь сосульками и покрываешься инеем.
- Ну, расскулился! Замёрз, замерз... Молодежь липовая. На твоем месте я так не выл бы. Виду не показал, - подначивал дядя. Я на фронте и не то видывал, да молчу!
- Вот, вот, ты закалился... Тебе что... Ты и больший мороз вытерпишь!
- Что будет - того не миновать. В самом деле, что я слабее других?
- Смотрите, братцы, гвоздыри приехали! Дайте им местечко погреться! - закричали мужики соседних деревень.
- Эй, парень! Щёки-то поморозил! Три их скорее снегом! - это кричали от костра мне.
Я пощупал варежкой нос - он цел, а щёк не чувствую. Но по совету мужиков взял горсть снега и давай растирать лицо. Оттер его и подался ближе к костру. Сняв варежки, положил их на не горящее полено. Поднёс руки к огню... Но что это? Пальцы не боятся жара огня. Засунул их в самый жар и присел на корточки, набирая тепла под шинель. Щёки покраснели, их начало пощипывать.
- Эй, парень! - вскричал незнакомый мужик, - Смотри, у тебя из пальцев вода потекла...
Все обратили внимание на мои руки. Я выдернул их из огня и увидел ужасное зрелище - пальцы обеих рук были белые, как пергамент, а из-под ногтей брызгают капельки в костёр.
- Да-а, это никуда не годится! Что ж теперь делать? - дядя Терентий снял свой шарф, разрезал на две половины и завязал мне кисти рук, а сверху натянул мои варежки.
- Мне совсем не больно!
- Больно пальцам? - спросил Матвеев.
- Ничего! А как твоё лицо?
- Чуть пощипывает... Терпеть можно!
- Придешь на станцию - обязательно иди на перевязку, иначе будет дело плохо. - посочувствовал Михайлов.
Всю пятнадцатикилометровую дорогу шли пешком. Следили, чтобы воза не опрокидывались на закатах дороги. Следили друг за другом, за носами, лицом.
- Ничего, Ванюша! Раз посинели пальцы - будут жить, но потерпи, боль будет.
Я размахивал руками, чтобы облегчить страдания. Самого лихорадило. Забравшись на печь, через некоторое время я заснул.
- Как дела, племянник? - спросил дядя, как только вошел в избу.
- Ничего, кажись отогрелся. И боль в руках терпимая. Спасибо хозяйке, помогла!
- Надо, Ваня, тебе домой ехать, а то ты совсем замерзнешь, предложил Андрей.
- А какое сегодня число?
- Двадцать четвёртое, - ответил хозяин.
- Ну и холод, ребята! Таких холодов я не припомню в наших местах. - Андрей, вспомнив про холод, плотнее запахнул полы шубы и пошел распрягать лошадь.
- Ты, Ваня, не ходи... Мы распряжем и поставим в конюшню твоего воронка, - дядя, одевшись, направился к двери.
- Семен Трифоныч, что это такое? Уж не горит ли станция?
- Нет ребята, это не пожар. Пожарные сигналы я знаю. Это что-то другое. Я побегу на станцию узнать в чем дело. - Семен наскоро одевшись, побежал на вокзал. В это время загудел гудок стекольного завода.
В тревожном ожидании прошли полчаса... Вбегает Семен, срывает с себя шапку, бросив в угол, грустно и тяжело садиться на стул... Переведя дух, стал медленно говорить какими-то загадками.
- Шесть часов... пятьдесят минут... у нас не стало... Я говорю, не стало у нас... Эх! - голова его опустилась на грудь.
- Что такое не стало, Семен Трифоныч? - мы все обступили Семена, наклонившись ближе к его лицу, чтобы лучше услышать тайну.
- Товарищи дорогие, не стало у нас самого дорогого человека! Вся государственная машина остановилась... Что-то теперь будет?
- Дядя Семен, какая машина остановилась? Что паровоз испортился? - я, не вытерпев, спросил.
- Нет не паровоз! В Москве в шесть часов пятьдесят минут вечера сегодня умер Ленин! Вот я и говорю - всё управление государством остановилось.
Все от неожиданности выпрямились и не верящим и в то же время ужасным взглядом смотрели на Семена, как на главного иллюзиониста, не смея отвести от него глаз.
- Это значит... что же такое?! Властью-то кто теперь будет править? Терентий Иваныч, ведь мужики пропадут без Ленина... Ох, как он за нас стоял! - Андрей Платонов в недоумении, почёсывая затылок, смотрел то на Терентия, то на Степана.
Терентий еще не отогретыми руками свернул покурить, немного подумал и ответил.
- Жалко, очень жалко, что безвременная смерть взяла такого человека, но нам не время справлять поминки. Есть достойные люди и дело его не оставят, а мы должны почтить его память досрочным выполнением вывозки дров. Верно я говорю?
- Верно, дядя! Мы немного пострадали от мороза, но выполним своё слово. Я домой не поеду, буду работать с забинтованными руками. Пострадал один из нас, а в городе без топлива тысячи людей... - хотел еще сказать, но на этом моё красноречие закончилось. Не силён я был в политике и не обладал красноречием.
Помочь желая городским, отправился возить дрова.
Был колотун, а я легко одет... Эх, Мать была права!
Полагаясь только на авось, отморозил свои руки,
Везя с дровами воз. За то сполна отведал муки.
Случилось это в тот январь, когда ушёл от нас Ильич.
Страна гадала: "Что же будет?". Скорбь прошлась как паралич.
Лежал до масленой недели, фельдшер резал пузыри...
Одни глаза только глядели, не спал я ночи до зари.
Хор девчонок собирался чтоб от скуки поразвлечь.
Я под простынь забирался, не зная как удобней лечь.
Боялся, что они увидят моё престрашное лицо.
А потом меня обидят - не зайдут и на крыльцо.
Чтоб развлечь девчат немножко, я не знал чем угодить.
Взяв любимую гармошку, не смог на клавиши давить.
Сыграть же что-то надо - они хотя бы смогли спеть.
Пресилив боль, играть наладил - пришлось порядочно вспотеть.
Сколько фельдшер не старался, но пользы не было совсем.
Лечить меня старик принялся, как говорят, он чёрта съел.
Истопили баню с жаром. Там усердно меня парил.
Смазал кожу свежим маслом и домой отправил.
А с саней дорожкой яркой струйки крови потекли.
Это лопались на коже все больные пузыри.
В эту ночь уснул я крепко, а на утро ясно сталось,
Что прогнал болезнь Палкин, только сыпь осталась.
В первый масленицы день уж по улицам гулял,
С дочкой нашего соседа долго песни распевал.
Я тогда был непоседа - любил и "русского" сплясать.
По чужим ходил беседам... Всего никак не описать.
Глава 23. Перегоны скота и кооперативы.
- Радуйся, дорогой, я тебе овсеца подсыплю. Сегодня опять поедем в город.
Я стал гладить лошадь по голове, выправляя на шее гриву, выдергивая колючки репейника. Я вышел из конюшни за овсом в кладовку. Проходя мимо сенника, встретил вышедшего из тёплого местечка Тузика. Повиливая хвостом, он, широко раскрывая пасть, весело повизгивал.
- Тузик, ты чуешь, что пора нам ехать?
Собака от поданного голоса еще больше закрутила хвостом, прыгая около, пыталась лизнуть в лицо.
- Полно тебе! На, лучше хлеба, да береги ноги для дороги.
Накормив лошадь, вывел её запрягать в телегу. Все сборы были недолгими, всё приготовлено с вечера: мешки, ящики (получены из кооператива днем).
- Тузик, садись! Поехали! - собака, привыкшая к езде в телеге, прыгнула и уселась рядом на брезенте. - Но, Воронко, вперёд! Поехали!
- Что, Ванюха, в город едешь?
- Да, дядя Пётр! Еду за товаром в кооператив.
- И ты не боишься, что тебя дорогой ограбят?
- Нет, не в первой! Я привык, да больше норовлю с попутчиками ехать. Вы в городе долго будете?
- Нет, я скоро. Только снесу в райфо кое-какие документы да на базаре кое-что купить надо.
- Ну что ж, поедем до города вместе, - сказал я, подвязывая черезседельник.
Уселся на прежнее место и мы тронулись...
- Эх, Тузик, хорошо бы нам иметь радио, которое я видел в чайной. Вот бы мы послушали!...
Тузик, поняв, что обращаюсь к нему с замысловатым вопросом, повернул голову боком и слушал, оттопырив одно ухо. Вдруг он беспокойно зашевелился и хотел вырваться от меня, я подумал, что он опять побежит по лесу, и еще крепче прижал его за шею.
- Тузик, сиди у меня, нечего бегать! Мы едем с грузом, ты должен быть на возу и охранять его! - он не стал меня слушаться - пытался вырваться.
В это время с непомерной силой ударился камень в правый бок собаки. От удара пёс вместе с камнем вывалился из телеги, взвыв от боли, вертясь волчком на одном месте. Я оглядел местность среди высоких толстенных сосен. Кроме низкого вереска других деревьев не было. Но факт нападения был - камень. Вскочил на телегу, схватив вожжи, закричал, размахивая прутом.
- Но! Но! Воронко, вперёд! Грааа-бят! - от этого крика лошадь что было силы рванула вперёд, несмотря на длинный подъём в гору. Воронко был у нас приучен к крику «грабят» - это значит нужно бежать быстрее.
- Теперь не догонишь! Гора наша, а там легче будет. Но! Но! Воронко, прибавь ещё, теперь под уклон!
- Молодец, Воронко, не подкачал! Тузик за нас с тобой пострадал. Как-то он там? - Лошадь несколько раз отфыркнулась, махнула головой и потихоньку пошла вперёд. Я пошёл радом с ней, помогая за гуж на подъёмах.
Милая минорочка!
Я люблю твою игру
И моя девчоночка.
Мы с милочкой гуляем
По дороге полевой.
Вместе песни распеваем.
Идти не хочется домой.
Мне тоже захотелось спеть свою дорожную:
По дороге пыльной еду.
Слова в песню просятся.
Пёс бежит за мной по следу,
А то по лесу носится.
Мы от людей отъехали далеко и слов песни больше стало не разобрать. Подъехали к броду ручья, впадающего в озеро. Невдалеке кричал дергач, да слышалась игра на гармошке. Темнота стала невероятной. Так потихоньку, спотыкаясь на камне или оступаясь в рытвины размытой дождями дороги, мы миновали брод. Поднимаясь в горку влево к озеру, слышу женщина плачет: «Ого-го! Ух! Ух! Ха! Ха! Ха!».
- Так вот какие тут русалки живут! Ведь это филин - ночная птица. Он пугает своим криком людей, а им кажется, что в конце озера живут одни русалки.
- Эй, поберегись, сломаю, задавлю! - вскричал я.
- Ну ты, возница, с ярмарки что ли едешь?
- Ребята, не чудите! Аль не узнали? Видите лошадь совсем обессилила - такой воз притащила.
Освободив подъезд к магазину, я рассказал им о приключениях со мной. Вошел завмаг Иван Степаныч для приёма груза.
- Эй вы, черти-балясники, пора вам спать! Уже скоро вторые петухи, а я только что уснул, - сказал завмаг, зевая. - Что, Ванёк, привёз сегодня?
- Будете смотреть увидите! Вот документы. - ответил я.
- Эй, парень, смотри, лошадь хвост уронила! - кричали из толпы ребята. - Что это у тебя ось то в колесе!
- Смотрите, братцы, лошадь уже газету читает!
- Не газету читает, а сон, поди, смотрит. Вишь, как голову наклонила!
- Смотри, крикун, у твоей Фёклы на носу выросла свёкла, на голове щетина и горб, как у бабки Окулины!
- Ха-ха-ха! Вот так Ванюха! Васька, что же ты не посмотрел раньше с кем сидишь? - принялись ребята и девчонки между собой сочинять новые шутки.
- Иван Степаныч, надо выхлопотать ружьё для поездок за товаром. Ведь могут убить, да и государству убыток, когда обворуют.
- Куда тебе ружьё! Ты, поди, и стрелять то не умеешь!? Нешто, когда твой батька поедет.
- Да, да! Сказал, как смазал, что не в тот овин лазал! Ведь я уже на охоту хожу. У нас дома есть худенькая шомполка, но с ней только ворон пугать, а убить и воробья нельзя.
- Ладно, может быть достанем в Союзе охотников, - согласился Иван Степанович.
Сдав товар и благополучно вернувшись домой, упряжь убрал в сарай, а коня отвёл в поле, потрепав его по шее.
- Где-то наш Тузик? Наверное убили?..
После короткого ужина я уснул.
Фотография периода, когда я возил товар в кооперацию и работал в сельском хозяйстве. |
 |
Глава 24. Крестьянская жизнь.
С 1923 по 1926 год в наших планах была попытка разбогатеть на трудах по сельскому хозяйству. После выполнения договора по перевозу товаров из Валдая в Наволокский магазин наша семья в составе четверых работающих и одного семилетнего Павлика полностью занялись земледелием. Из скотины у нас были две лошади, три коровы, не считая овец и поросёнка.
Весной мы вырубали на дрова соковый лес на полученных участках от раздела леса среди крестьян. Оставшиеся сучья и мелкий лес сжигали, а участок перепахивали, засевали ячменем и льном. Наши поля обрабатывались в две сохи. Яша на Гнедом, а я на неразлучном Воронке. При помощи своей кузницы, в которой стал штатным кузнецом мой Отец, были сделаны вместо деревянных борон железо-деревянные рамы со стальными зубьями.
Нелегкая трудовая деятельность начиналась с вывоза навоза на полосы, которые будут засеваться рожью. Чтобы на полосах не пересыхал навоз была введена система взаимопомощи. Несколько семей объединялись и в по очереди возили навоз на поля (5-10 лошадей и до 15 грузчиков). Погоняльщиками были дети, умеющие стоя на телеге быстро гнать лошадь. Для них это было в удовольствие. С возом в поле шли пешком, управляя лошадью.
Расскажу один забавный случай, произошедший со мной в те годы.
Погоня призраков
Весной 1923 года стояла хорошая погода. По ночам стояли густые туманы. Днём у скворешников на берёзах весело пели скворцы. Воздух слегка переливался волнами над озером. Воробьи, чирикая о своём, хлопотали под крышами, собирая солому и куриный пух. Заря золотила горизонт. У нас ночи в это время тоже светлы, конечно, не такие белые как в окрестностях Ленинграда. Ежедневно на заре приходилось идти в поле искать лошадей по звену подвешенных им на грудь колоколков.
В один из таких дней рано-рано я отправился в поле. Пройдя от дому около километра, начинался крутой подъём в гору, называемую Жерёбова гора. Я прислушался к перезвону колоколков и бубенцов, но моей лошади близко не было. Я пересёк по пашне вспаханные полосы и стал подходить к смешанному лесу. За ним находились хорошие покосные луга. Лошади любили на ночь уходить туда.
Не прошёл я и ста метров по мелкому кустарнику, как за моей спиной слышу топот бегущих ног и раздаётся страшный крик басистого мужика.
- Вон он! Вон он! Хватайте его люди!
Я не мог понять кому этот крик относится, меня охватил страх. Волосы на голове зашевелились. Огляделся кругом, никого не вижу.
- Что глядите! Бейте его! - тут раздалась такая ругань, что мне совсем стало не по себе.
Крики мужиков всё ближе и ближе. Я припустился бежать по лесу под гору, не разбирая дороги под ногами.
- Смотрите, смотрите, вон он побежал к лесу!
Ветки кустарника царапали лицо и руки. Зацепив за куст ивы, рубашка порвалась на животе с треском.
- Догоняйте! Держите!...
Мои силы от страха совершенно ослабли. Увидев густой куст можжевельника рядом с разлапистой елью, забился под куст к самому стволу. Сердце готово было выскочить из груди, его стук слышал даже в ушах.
Просидел под кустом около получаса и не слышал больше никаких звуков, кроме птичьего пения. Невдалеке отсчитывала годы кукушка. Мысленно я загадал "долго ли я буду жить?". Кукушка так увлеклась, что я со счёту сбился. Значит, моя судьба - долго жить. Оглядываясь потихоньку, начинаю вылезать из куста. Солнечный луч показался на вершине соседней берёзы. Мне приказано быть дома к восходу солнца, а я задержался. Прислушавшись хорошенько, осмотрел местность, подумал: "Наверно убежал от преследователей или они меня потеряли. Никак не могу сообразить, что за наваждение это было. Неужели кулачьё или дезертиры решили мстить мне за Отца, за то, что он был председателем деревенской бедноты".
Выйдя на покосную зону невдалеке от хутора Храпова, услышал звон колоколка моего Воронка. С опаской и оглядками направился к лошади. Поймав коня, сел верхом и погнал по лесной дороге к дому. Страх еще держал моё сознание, я зорко следил за дорогой, за деревьями и кустами. Не заметив никакой опасности, помчался галопом к дому. В поле, от небольшого кустика наперерез лошади вылетела маленькая синичка, лошадь отпрыгнула в сторону и я оказался на песчаной дороге, больно ушибив левое бедро. Хромая, сел на остановившуюся лошадь, доехал до дому.
Что же было на самом деле? А вот что. Когда я был на Жерёбовой горе в километре от дому и на полтора километра правее Наволока, то оказался выше зоны тумана. Всё пространство ниже меня было наполнено до краёв туманом, как миска овсяного киселя. Верхний край тумана явился отличным проводником звуков из Наволока, не давая им затухнуть в низине. Вы наверно знакомы с таким свойством плотного тумана, когда на заре или на закате звуки слышны издалёка.
В эту ночь скрывавшиеся в лесах дезертиры пытались украсть овец со двора крестьянина из Наволока. Их обнаружили и организовали погоню по полю. Дезертиры были пойманы. А я услышал звуки погони за ними, донесённые туманом. Поскольку воры так надоели населению, что над пойманными устроили самосуд. Озлобленные мужики били кто чем мог и что под руку попало. После такого народного суда от трёх человек остались переломанные тела, которые потом были втоптаны в большую грязную лужу на дороге.
Крики и "погоня" за мною прекратились потому, что я убежал под гору по противоположному склону и гора стала препятствием для звуков. Вот такая погоня привидений, вот такое наваждение, которое может напугать даже взрослого человека с крепкими нервами, а я тогда был еще не взрослый. Документы следствия возможно еще хранятся в архивах Валдайской прокуратуры.
Глава 25. Шаровая молния.
Закончив навозницу, выполнив вспашку поля, приступили к сенокосу. Посев яровых и картофеля были выполнены до навозницы. От сенокоса до жатвы у молодёжи бывают менее загруженные дни. В эти дни мы собирались где-нибудь в стороне от домов. У нас всегда были сборы на брёвнах, лежащих на центральной улице, где всегда решались общественные дела. Ещё в хорошую погоду собирались у маслозавода и на озёрном мосту.
Тёплым июльским вечером сидим мы на брёвнах. Я, Лёша Савушкин, Коля Малинин, Яша Степанов - перебираем устаревшие анекдоты, благо нет с нами девчонок. Небо закрывается быстро бегущими облаками. Воздух сухой жаркий. Вдруг Лёша обратил моё внимание.
- Ваня, што это на улице кур не видно?
- Я слышал от бабушки, что куры прячутся рано - к дождю.
- Какой там дождь, если облака не дождевые!
- К бесу дождь и кур! Вот бы сходить на вечерок рыбки поудить. В такую погоду хорошо лещи ловятся. Над озером много стрекоз, - сказал любитель рыбалки Коля.
- Посидим так.
Я сходил в "Нивы" и сгрёб в кучи подкошенное и провяленное сено. "Устал", - сказал я.
Не долго пришлось сидеть четвёрке на бревне. Закапали редкие дождинки и быстро стало темнеть. Солнце вечернее, висит низко над крышами, уходя под наступающую на него тучу. Вдруг ударил гром, осветив вспышкой деревню.
- Будет ливень, бежим прятаться! - скомандовал Лёшка. - Я побежал домой.
- Мне далеко. Я тоже побегу. - заявил Яша.
- Разбегайтесь! Я спрячусь под подъезд Козловых и посмотрю на дождь.
Побежал я под горку от площади мимо большого козловского подъезда, по которому лошадь с телегой могла зайти под крышу конюшни. Под уклоном между домами Пугина и Козлова - колодец с барабаном из бревна. Влево против колодца - наш дом, смотрящий тремя окнами через маленький палисадник на озеро.
Дождь перешел в ливень. Вода льется под гору и заворачивает от колодца в сторону озера, размывая тропку. Гром несколько раз прогремел где-то за деревней. Я всё сижу, а уже появилась опасность затекания воды под подъезд. Вдруг над крышей Домниных, что по ту сторону брёвен, ударила сильная молния, раскололась надвое. Один её столб ударил в сенной амбар Михаила Савушкина, он моментально загорелся как огромадный костёр. Второй столб молнии ударил в землю, миновав дом Домниных. На месте, где она ударила, над землёй образовался шар величиной с детский мяч. Центр его был голубоватый, а вокруг - оранжево-красный. Подпрыгивая на неровностях почвы, шипя в лужицах, шар покатился под уклон по направлению ко мне. Я был босиком, выскочил из-под подъезда и шлёпая по воде помчался к дому. Обернулся, вижу шар катится за мной! Добежав до колодца, свернул влево, мимо толстой берёзы на углу палисадника. Не добежав до своего крыльца, услышал сильный взрыв... Увеличив скорость, вскочил на своё крыльцо, перескочив три ступеньки. Дома на кого не было и я, не открывая дверь в коридор, стал следить за колодцем, где, казалось мне, произошел взрыв.
Минут через пятнадцать дождь перестал. Солнце совсем снизилось к закату. Пожар амбара дядя Миша пытался гасить, но воды близко не было и он сгорел, а сено продолжало гореть еще сутки.
Забежав домой сменить рубашку, я сразу же вышел на улицу, а у колодца собрался народ и гадает «отчего это произошло?». Задуматься было о чём. Берёза у колодца была под корень срезана! А ствол имел рваные слои с торца. Пробито бревно видимого сруба колодца, а внутри... разворочены венцы на уровне воды - на глубине семи метров!
Тимофей Пугин во время грозы сидел у окна и любовался бегущими струями воды, в которых под гору плыли щепки.
- Люди, я так перепугался, когда заметил, что от дома Домниных катится красный шар. Из-за колодца я не видел, как он ударился в берёзу, но это он взорвал её и колодец!
- Я тоже видел, как он от расколовшейся молнии появился и покатился к колодцу... Я сидел под козловым подъездом... Перепугался, что шар забежит ко мне. Припустил домой. Оглянувшись, вижу - прыгает на бугорках дороги, а сам шипит и увеличивается. - рассказал я, что видел.
- Это чудо, да ещё не такое, как в позапрошлый год случилось у Степана Савушкина, - решил рассказать Матвей Козлов (мужик лет за 50, живущий около колодца). - Вот послушайте! Таким же манером, летом, около полудня из огромной чёрной тучи полил невероятный ливень, при небольшом ветре. Анна, старшая дочь Степана стояла в сенях. Малый сын Лёшка, лет восьми, сидел на лавке у среднего окна, любуясь на дождь. На шестке у печи стояла квашня с тестом, покрытая чистой салфеткой. Уголок кухни отделён тёсовой переборкой. Против печки - окно. Третье окно - в переднем углу и четвёртое - в боковой стене. Под избой - высокий подвал, где у Степана было разное барахло и бочка с керосином. Перед окнами - маленький палисадник из плетёных через среднюю жердь ольховых палок. Так вот. Вдруг сверкнула молния так, что Лёшка зажмурился. Сильно ударил гром. Дом затрясся. Анна, крестясь, присела к стене. Затем она услышала, как что-то затрещало на чердаке...
Дядя Миша, сосед, видел как молния ударила в трубу и вторым столбом - в крышу. От удара в трубу в избе вылетели все оконные рамы. Квашня с тестом улетела в окно и стояла на земле у палисадника - как была покрыта салфеткой, так и осталась. Лёшка... вылетел из избы через окно и был посажен на землю тоже у забора без единого ушиба и царапин. В кухне была на трёх брёвнах продольно общипана стена. Молния, ударившая в крышу, проникла в передний угол. На божнице у иконы Николая Угодника разрезала стекло точно алмазом. Проникла в подвал и ударила в бочку с керосином. Начался пожар. Народ быстро через вестовых ребятишек сбежался, неся кринки с молоком. По народному поверью, пожар от грозы можно залить только молоком... Вот такие бывают чудеса в грозу. - закончил дядя Матвей.
Дому сгореть не дали. Подгорело кое-что из старой одежды, лежавшей в подвале. Я всё, произошедшее после грозы, видел и слышал то, о чём рассказывал дядя Матвей.
Глава 26. Гуляния.
Закончили уборку хлебов, сенозаготовки и копку картофеля. Для этих работ использовали Гнедого. Работали Яша с Матерью и Павликом. Приходила помогать Аксинья из Вороново. Мне было поручено производить вспашку земли под яровые посевы или, как говорили, вспашку «под зябь».
Орудиями обработки земли были всё те же соха и борона. Земля у нас суглинистая или совсем одна глина, а на некоторых полях - очень каменистая с песчаным ложем. Это следы ледника в Ледниковую эпоху. Пахать (или по-крестьянски «орать») на таких местах приходилось очень тяжело. Лошадь еле идёт, вся в поту, а пахарь, держась за ручки сохи ложится всем своим весом на неё. От прыгающей на булыжниках сохи все внутренности болят. Раз достался такой участок при разделе - надо его обрабатывать.
Есть такая полоса на развилке дорог на Васьково и на Скоморохово. Около дороги был когда-то холм, да со временем осел. На его месте растёт бурьян, ниже к ручью - ива и ольха. Мне захотелось от этого пустыря приорать сколько можно земли к своей полосе. Сделал несколько заездов взад и вперёд против бугра. Вдруг из-за сохи выкатывается человеческий череп к ногам... Я перепугался, хотел было убежать... Неужели здесь был убит человек? И никто об этом не знает! Взять домой нельзя - всякое могут люди подумать. Дай, думаю, посмотрю, что он из себя представляет - ведь я еще не видел костяков.
Осмелившись, взял череп в руки, очистил от песка и стал смотреть, поворачивая. Во-первых увидел на затылке с левой стороны пробоину в виде неширокой щели. Ага, человек был убит чем-то острым сзади. Какого же он возраста? Повернув вниз макушкой, стал рассматривать челюсти с зубами. Зубов полон рот, зубы мудрости сидят еще в дёснах. Да ты, оказывается, молодой! Лет тебе было не больше двадцати пяти. Что мне с тобой делать? Сел, покурил и решил так: человек молодой был, видимо, воином, дравшимся за свою Новгородчину с войсками или литовцев, или татар, или москалями Ивана Грозного. Судить об этом не мне...
Припахивать еще земли я отказался, боясь потревожить братскую могилу. Выкопал на том месте яму поглубже и захоронил череп обратно, сказав своё соболезнование:
- Мало ты, земляк, пожил! Слава тебе от живущих! Пусть тебе эта неказистая земля будет пухом!
Об этой находке я никому в деревне не сказал, только написал письмо в Новгородское археологическое общество о своей находке. Ответ получил неутешительный. Мне ответили: «В наших краях таких курганов времён бывших войн много. Около Валдая были попытки раскапывать, но ценного для истории ничего не было найдено. Ваша находка не более, как от боёв местного значения.»
Закончив пахоту полосы я переехал на другую. Проходя или проезжая мимо этого места, иногда спрошу мысленно: «Хорошо ли тебе, друг, спать вечным сном в нашей земле?». За него или за них отвечает только ветер, когда он залетит в бурьян холма...
Осень на исходе, начинается зима. Что нам от этого - хорошо или плохо?.. Плохо, что надо ездить в лес за заготовленными дровами, а в пустошь - за сеном в стогах. Снежно, ветрено... Но это тоже крестьянская работа, чтобы был корм для скота и тепло в доме. Не приходится ждать хорошей подходящей погоды. Зато вечерами всю зиму до Великого поста ходили на посиделки. Не только к своим девчатам, но и в другие деревни. А девушки-подружки есть у меня во всех деревнях. Время летит незаметно...
Вот и в этот вечер собрались парни и девушки в избе вдовы Пелагеи Мартышкиной, которая на зиму сдавала свою хату за обговорённую плату дровами, которых ей хватало на всю зиму. Ребята в оплате не участвовали, они были вечерними бездельниками, свободно шатающимися по другим деревням, если тут надоело. Девушки каждую свободную минуту пряли лён и под жужжание веретён пели ими же сочинённые частушки.
Мы с Яшей пошли с гармонью. Я играю, а он поёт частушки. Войдя в избу, мне, как гармонисту, всегда освобождали место в переднем углу. Наши парни сидят рядом с девушками, предаются любовным мечтам, пытаются обнять свою соседку или даже поцеловать. Отчего у некоторых в жарком объятии выпадало из рук веретено, ударившись об пол.
- Лёшка, здорово ты присосался к Нюрке! Смотри, девка сознания лишилась!
Так бывало посмеивались завистники. А такие сцены были в порядке вещей. Не имеющие пары парни сидят молча и то за платок дёрнут, то веретено стащат, или усаживаются на полу играть в карты (козла, подкидного). Часть любителей забирается на печку и храпят весь вечер, не слыша ни песен, ни пляски. Их всегда раскрашивали сажей. От дыма курящих по хате плавает сизоватая зелень, то опускаясь к полу при затишье, то поднимаясь к потолку от взмахивания рук картёжников. Я, сидя в своём углу, играл под песни валдайскую заунывную. Девчата пели хором. Одна из них запевала, остальные подхватывали известные им концы частушек.
Стало слышно, что идёт партия чужаков с гармошкой и песнями. В избе стало тихо. Девчата стали вытаскивать из каких-то мест осколки-зеркальца и прихорашиваться. Только одни картёжники сражаясь подводили последний счёт. Вдруг все закричали «Козлы! Козлы!». Побеждёнными оказались мой друг Колька и Федька Платонов. Иван Матвеев закричал:
- Гармонист, плясовую! Козлы плясать будут.
Я заиграл плясовую, а девчата стали смеяться:
- Ну-ка ты, мешок с картошкой, покажи как твои ноги ходят!
- Кольке, дорогу дайте - пусть поучится ходить! А то он под гору пешком стал бояться ходить!
- Ха-ха-ха-ха!
- Шире круг! - вскочил Федька и подбоченясь, встал в вызывающей позе. Колька мешковато поднимался с полу...
- Нет уж! Я не могу плясать... Пусть один Федька за меня отделает.
- Ничего и ты пойдёшь! Знал, что по уговору играем. Не пройдёт номер!
Подбежали двое парней и подхватили Кольку под руки, поставив его на ноги. Я свою минорку перевёл на плясовую. Федька пошёл плясать, выкидывая замысловатые колена, в такт похлопывая руками. Стоявшие в круге обступили плясунов.
- Эх, ходи хата, ходи печь, плясуну негде прилечь!
- Давай, Фёдор! Покажи как твои ноги ходить умеют! Вот это ноги! Чёрт бы их побрал! Как они выписывают!
Федька, пройдя ещё круг в присядку, остановился против Кольки, тяжело дыша, отирая пот с лица рукавом рубахи.
- Ну, Николай Васильевич, не извольте отказываться.
Колька, высмеянный публикой за неуклюжесть и поторапливаемый игрой гармошки, пошевелил плечами, по-медвежьи обошёл круг, кое-как выбрасывая ногами.
- С меня хватит!
- Это не отговорка! Ты должен показать такую пляску, от которой дом заходит ходуном!
- Как ты пляшешь - со скуки лошади головы повесят! Эка, выкинул финтиклюшечку!
- Как хотите, не могу лучше...
На смену Кольке выскочил один из прибывших ребят. Среднего роста, плотный парень в русских хромовых сапогах. Сбросил с себя пиджак, одёрнул светлую сатиновую рубаху и встал на место против Федьки.
- Нет, ребята, этот номер не пройдёт! У нас не все такие, которых вы видели. - положив гармонь на лавку, выскочил в круг я (известный плясун во всей округе).
- Ну-ка, гармонист, займи боевое положение и сыграй чечётку. Я не позволю поднимать на смех наших ребят! Верно, ведь, девчата?
- Правильно, правильно, Ваня!
- Я сегодня намерен показать вам новые номера, которые выучил у цыган, живущих у нас. Вы знаете Сашку-цыгана? Так я его ученик.
- Вот, шутник этакий! Придумает же он. Только мы его знаем - он не подкачает! - закричали девчата.
Фёдор, дай дорогу! Тебе против Ивана плясать - только за углом!
Гармонист, взяв гармонь, начал играть сначала медленно, потом увеличивая темп, заиграл чечётку.
- Ну, соперник, тебе как гостю предоставляю первую очередь. Покажи своё искуство!
Санька, так его звали, начал круг с дроби каблуками, дойдя до меня с сильным топотом. Пошел в присядку и, ударив ладонями в колени, отошёл на своё место.
- Гармонист, мой тебе заказ: играй чечётку, переходи на русского, потом на барыню, гопак и цыганскую. Этого хватит, чтобы мой партнёр уснул стоя, а плясать пойдёт около картошки!
- Ха-ха-ха! Здорово подсадил чужака! - засмеялись девки. - Небось больше не придёт хвастаться своими выходками. Мы всех плясунов знаем наперечёт, а нашего Ивана никто не переплясывал. В любой деревне, где бывают по праздникам гулянья, он вокруг себя собирал огромнейшие сборища зевак. Соперников мы не встречали.
Это гармонист и плясун периода 1924-1926 г.г. |
Все плотно уселись по лавкам, а кому места не хватило - зашли в чулан к бабке Пелагее и уставились на меня. Я пошёл отплясывать что есть замысловатого по всей округе. Мчался стрелой, казалось, что лечу по воздуху, не доставая ногами пола. То задавал такую трель ботинками и руками - чисто по-цыгански. Все, не мигая и не дымя махоркой, в упор смотрели на мои ноги. Когда пошёл в присядку с перевёртыванием акробатическим сальто. Потом покачивая сидя на полу, как бабы холст ткут. От этого колена все покатились со смеху, протирая глаза платочками или передниками, а парни - рукавами. После, прискочив до потолка, завертелся волчком на одной ноге так, что слились мои лицо и затылок. Встав на ноги, подошёл к Семёну, подал ему руку и сказал: |
Взяв в руки гармонь и усевшись в свой угол, заиграл кадриль. Парни, встав в круг, выбирали себе партнёрш и танец начался. Не ожидая ничего интересного, дремуны по одному стали уходить домой. Бабка Пелагея забралась на печку и вскоре захрапела...
Беседа разошлась далеко за полночь. Придя домой, застал всех спящими. Потихоньку раздевшись, лёг к брату, сразу же заснув богатырским сном, подёргивая руками и ногами, продолжая пляску.
Зимой, по вечерам мы с Колей Малининым ходили на посидки в ближайшие деревни. В Макушине я дружил с Дусей Евсеевой, в Харитонихе - с Полей и Иришей. Настоящей любви у меня и Коли не было. Просто проводили время на танцах и в разговорах. Вообще больше нравилась Ириша, девушка красивая, средней полноты, русая, с завивающимися локонами и длинной косой. Но в неё был влюблён парень из её деревни, который одержал верх и Ириша вышла потом за него замуж.
Поля - небольшого роста, немного курноса, весёлая, за словом в карман не полезет. С ней было весело проводить вечера. Она созналась, что отец рекомендует ей пойти за меня замуж. Провожая домой с беседы, она объяснила, что меня любит. Поговорив о разных отвлекающих вещах, сказала, что сени заперты, а стучать не хочется - поздно. Попросила проводить её, а то боится темноты. Мы пошли двором, зашли в водогрейку. Пригласила посидеть... Я понял её намерение. Жениться на ней я не собирался и, как не велик был соблазн поцелуев и близких объятий, ушел, проводив её в сени со двора.
Гуляя в престольный праздник, меня пригласил в гости ее брат Петя. Дружба с ним была "праздничная". Чтобы не гулять голодными, парни имели взаимную дружбу и бывали приглашаемы мною, также как и я к ним. Сидя за столом с разнообразной закуской и обилием самогона, хозяин дома Евдоким Семёныч (мужчина лет около шестидесяти, русый, с такой же коротко стриженной бородкой и усами, среднего роста), наливая в чайный стакан самогон всем гостям, такой же подставил и мне.
- Мать, угощай ребят! Друзья сына - наши друзья. Поставь студня миску побольше!
(В деревнях и в праздники было принято есть из общего блюда.)
- Смотри, старая, какие ребята! Сколько женихов! Поля, не зевай, выбирай любого! Ты посмотри на Ваню - он здоров, росл и красив.
- Тятька, это дело зависит от парней, силой не быть милой.
- Что ты, Евдоким? Ребята пришли погреться, перекусить, а ты уже сватать собираешься? - сказала хозяйка.
После хорошей закуски и выпивки в приподнятом настроении все вышли на улицу. Я заиграл в гармонь под песни, а Поля, идя рядом запела:
- Полюбила гармониста, / Заругала меня мать. / Не ругай меня, Мамаша - / Развесёлый будет зять! / Раньше я не ошибалась / И теперь не ошибусь - / Без гармошки ягодиночку / Любить не соглашусь!
К нашей компании подстроились ещё с десяток девушек, и пошли песни - одна другой замысловатее. Выбрав ровную площадку дороги, попросили сыграть под пляску...
С гуляния пошли вместе со своими девчатами и парнями. Я потихоньку играю, а Шура, Настя, Ксенья поют одну за другой песни.
Меня маменька не любит.
Подожди, будешь любить.
Подойдешь к моей кровати -
Будет неково будить.
Мы с милёночком стояли
У заросшего пруда.
Нас лягушки напугали -
Не пойдём больше туда.
Вспомни, милый, как гуляли.
Вспомни, как влюблялися.
Наши руки белые
Вокруг шеи обвивалися.
Где мы ели карамели -
Там бумажки ронены.
Где мы с милым расставались -
Слёзы похоронены.
Вечерняя заря уже погасла. От озера и ближайших болот поднялся туман. Девчонки стали зябнуть в тоненьких платьицах. Я бросил играть, закинув гармонь за спину, обнял соседку Шуру. За мной последовали другие ребята. Так дошли до своей деревни.